Что там за шум? Впечатление, что кто-то пытается заглушить рыдания. Она быстро прошла к кровати. Малик глубоко спал, значит, шум мог исходить от Эдвины. Но она тоже лежала не двигаясь…

Эдвина лежала с открытыми глазами, блестящими от слез.

— Бринн…

Господи, неужели в эту ночь придется пережить еще какие-нибудь неприятности?

— Ты слышала? — шепотом спросила она, сев на постель и взяв в руки ладони Эдвины. — Не плачь, все будет хорошо.

— Я так долго хотела подарить ему ребенка.

— Я знаю. Ничего страшного.

— Он мне тоже делал больно. Но ведь соединяться с мужчиной всегда мучительно, правда?

Гейдж ласкал ее, входил в нее, поднимал ее.

— Не всегда.

Эдвина посмотрела Бринн в глаза.

— Норманн не причинял тебе боли, когда ложился с тобой в постель?

— Тебе известно о норманне?

— Ричард, вернувшись из Гастингса, рассказал мне, что тебе придется заниматься не только лечением. Я молилась за тебя. — Ее руки сжались и разжались, захватив покрывало. — А потом, когда я снова заболела, я молилась за себя. Я знала, что только Бог мог спасти меня. Ричард всегда хотел, чтобы я умерла, но я не поддамся. Я не сразу поверила, что он может быть таким жестоким. Я просто старалась делать то, к чему меня призывал долг жены. Я не виновата, что у меня нет детей, что бы он ни говорил. — Она посмотрела на Алису, уснувшую на лежаке. — Бедняжка, я ей не завидую. Ребенок — это чудо, но я скорее умерла бы, чем родила сейчас ребенка от него.

— Так нельзя говорить. Ребенок — невинное существо.

— Знаю, но ребенок обязательно родился бы таким же красивым, как Ричард, и я постоянно помнила бы о его жестокости и своей глупости. Когда я впервые попала в Редферн, Ричард показался мне таким радостным, любезным. Он поразил меня своим великолепием.

— Тебе было только тринадцать лет.

— Дело не в этом. Меня всегда поражает красота, и я преклоняюсь перед ней. Даже спустя годы его привлекательность потрясала меня. Я не допускала и мысли, что Бог, сотворив такую красоту, наделил ее черным сердцем. — Она горько усмехнулась. — Помнишь, я радовалась, что мой муж не такой, как Делмас? Ты тогда, должно быть, решила, что я непробиваемая дура.

— Я никогда так не думала, — мягко не согласилась Брини.

— Но я научилась думать и делать выводы, я поняла, что моя воля не так уж слаба. Я твердо решила выжить, когда Ричард выкинул меня в пристройку при конюшне. Я хочу жить, Бринн, хочу выздороветь. Ты поможешь мне?

— Поэтому-то я и вернулась, — улыбнулась Бринн.

Эдвина пожала руку Бринн.

— Я знаю, это не очень благородно с моей стороны, у тебя своих забот хватает. Что с Делмасом?

— Лорд Ричард отправил его куда-то.

— Почему?

Бринн отвела взгляд.

— Лорд Гейдж не хочет видеть его здесь.

— Алиса сказала, что норманн возбудил в тебе любовь. Правда?

— Нет, он просто возжелал то, что лежит у меня между ног.

— Но ты же сказала, что он не грубо обходится с тобой.

Мягко, как ураган, нежно как обжигающее пламя. Он заполоняет ее всю. Она невольно вспомнила, как сегодня днем они занимались любовью. И в ответ сладко заныл низ живота.

— Я не говорила, что он был кроток со мной.

— Тебе нравится. — Эдвина в испуге зажмурилась. — Ты любишь спать с норманном. Я думала, он не оставил тебе выбора.

— Так и было.

— Однако же тебе хорошо с ним. — Ее брови озабоченно поползли вверх. — Верно? У тебя есть муж. Грех так делать.

— А разве не грех быть с мужем, силой принуждающим тебя жениться? Я не произносила слова обета.

— Женщине не требуется давать клятву.

— В Гвинтале по-другому.

— Тогда там странные законы.

— Справедливые. — Она погладила руку Эдвины. — Не волнуйся. Я сплю с норманном, потому что должна. Скоро всему придет конец, и я уверена, что Господь Бог отпустит моему бренному телу его грехи.

— Тебе все простится, Бринн, другого и быть не может. Ты не сердись на меня за расспросы. Не мне судить, что есть грех, а что нет. Все переменится, верно?

— Успокойся. Не надо никакого прощения. Мы ведь друзья? А теперь спи.

— Бринн… — нерешительно заговорила Эдвина. — Скажи, все эти чужаки ведут себя так же достойно?

— Что?

— Ну, понимаешь, норманн явно нравится тебе и…

Эдвина нетерпеливо махнула рукой.

— Он привлекает тебя?

Широкие мощные плечи, голубые, как северное море, глаза. А у Гейджа они такие яркие.

— Да. Я о нем думаю, — скорее себе ответила Бринн.

— А этот? — Эдвина показала на спящего Малика. — Он еще красивее, чем мой муж. Ричард рассказывал мне, что норманны — грубые варвары с кривыми зубами и редко моются. Если все они столь же красивы, то немудрено, как трудно удержаться от греха.

— Малик не норманн. Он сарацин и не дьявол-искуситель. Его сердце столь же прекрасно, как и его лицо.

Эдвина в сомнении покачала головой.

— Я так думала и о Ричарде. Нелегко понять, как может ничтожество скрываться под привлекательной наружностью.

— Как тебе сказать, норманны похожи на саксов. Но они все разные: одни красивы, на других страшно смотреть. Ты права, главное, разгадать, какой человек. — Она встала и достала шерстяное одеяло из сундука для полотна и теплых вещей. — И вообще, сегодня ни о чем не надо волноваться.

Эдвина снова посмотрела на Алису.

— Бедняжка, — выдохнула она. — Как жестока жизнь к женщинам! Мы что-то должны делать…

— Добрый день. — Гейдж стремительно вошел в спальню. — Как ты, Малик?

— С каждым днем все лучше. — Он показал на Эдвину. — Познакомься, это леди Эдвина. Мой друг, Гейдж Дюмонт.

— Лорд Гейдж, — едва слышно произнесла Эдвина. Она на мгновение остановила на нем пристальный взгляд, а потом, улыбнувшись, протянула руку. — Спасибо, что приняли приглашение в Редферн.

Гейдж осторожно взял ее тоненькую руку и грациозно поклонился.

— Если бы я знал, что здесь скрывается столь прекрасная дама, то убедил бы Вильгельма пойти в поход на Англию гораздо раньше.

Бринн не могла отвести от него удивленных глаз. Его манеры отличались изысканностью, а улыбка выдавала благородство. Такого Гейджа она еще не знала. Поймав на себе внимательный взгляд Малика, она вспомнила его слова: «Он богатая натура — поэт, торговец, воин. Ты знала только воина».

Эдвине было позволено увидеть Гейджа во всем его душевном великолепии. Бринн поймала себя на том, что злится. Ей стало стыдно. Эдвина заслуживала самого трогательного к себе отношения.